Вопрос, на котором стоят "Безславные ублютки" и "Джанго освобожденный", действительно прост, а вот ответа на него нет. Из-за него Гершом Шолем расплевался с Ханной Арендт, например. А именно: почему когда одни люди обращаются с другими людьми как с принадлежащими им животными, сами попутно превращаясь, естественно, в зверей, эти другие люди позволяют так с собой обращаться?
Почему еврейское сопротивление в рейхе и вокруг было, если сравнить его с масштабами геноцида, очень слабым? Почему стал возможен феномен Мордехая Хаима Румковского? Ну или, если перейти от "Безславных ублютков" к "Джанго", - как прямым текстом уже говорит Кальвин Кэнди: "Почему ниггеры нас не убивают? Вот Бен, - показывает на череп, - брил моего отца и моего деда каждое утро. Почему он не перерезал им горло?"
Правда - почему? Что это - врожденная способность привыкнуть к любому злу? Страх боли и смерти - своей и близких? Неспособность к жестокости, без которой сопротивление невозможно? Непассионарность? Приспособляемость? Фатализм? Или представление об иерархическом порядке, о том, что (привет, "Облачный атлас", и жаль, что тебя катастрофически не поняли) сильный вправе жрать слабых? Или что?
Я подозреваю, что Тарантино и сам не знает ответа. Потому что дело, как мы понимаем, не в евреях и не в неграх, и не в френологической хрени насчет "зоны сервильности на черепе", которую толкает Кэнди, - дело вообще не в народах. В одном квартирном товариществе женщина раз пришла жаловаться на соседей и сказала в заключение: "Подъезд страшный", - на что председатель товарищества ей сказал: "Дом страшный". Мир страшный. Большинство любых людей, поставленных в условия систематического унижения, оказывается неспособно к борьбе. Мы помним о героях, но забываем о не-героях. В годы Второй мировой в Резистансе участвовало куда меньше французов, чем в прогитлеровских войсках Виши, и последние вполне себе сражались на стороне рейха в Сирии и на Мадагаскаре. Белые люди пассивны и выполняют приказы точно так же, как черные, красные (вспомним Независимое Государство Конго) и прочие. А почему - тут много вариантов: и страх, и приспособленчество, и, скажем так, искушаемость относительным благом - будешь делать что говорят, господа не осерчают.
Тут ведь все неясно даже на уровне суждения. Можем ли мы что-то сказать за или против людей, которые пережили то, что пережили? Можем ли мы оценивать их поступки с моральной точки зрения? А если не с моральной - с какой можем? А если не можем оценивать - что нам вообще обо всем это думать?
И Тарантино, надо сказать, снимает вину со всех (Джанго отпускает и наложницу Кальвина, и толстую служанку, которые были на весьма привилегированном положении), кроме тех, кто активно потакает злу и, так сказать, проявляет инициативу. Кроме коллаборационистов, предателей-квислингов, которые приняли и переняли расизм-антисемитизм-деление-мира-на-высш
Но Тарантино был бы плохим режиссером, если бы не предлагал альтернативу пассивности. В "Ублютках" несколько героев заканчивают Вторую мировую на пару лет раньше. В "Джанго" два человека рушат одну плантацию - и явно подготавливают почву к Гражданской войне. И тут "Джанго" просто прекрасно смыкается с "Отверженными" Хупера, которые - в итоге - о том же. Выбирайте сторону, потому что если ее не выберете вы, значит, ее уже выбрали за вас.
Спагетти-вестерн, месть-месть-месть и прочая "тарантиновщина" - это обертка. Фильм на деле очень страшный - но не кровищей. Он о современности, и он о главном, но таком, которое люди боятся ворошить. А Тарантино ничего не боится. И правильно делает.
