Потому что роман Митча Каллина - это "Анти-Холмс" своего рода. Он состоит из дзэна и пчел, смерти и призраков, и одиночества. Там есть исчезновение, которому нет объяснения, и убийство, свершившееся без убийцы, и путешествие (в Японию, включая Хиросиму с ее Атомным куполом), которое не имеет цели. И старинное дело, которое не похоже ни на что из описанного Ватсоном. И загадка всей жизни Холмса - почему он посвятил себя пчелам, - с отгадкой, которая ставит условный мир Холмса под вопрос. Ватсон, Майкрофт, миссис Хадсон, еще пара лиц из прошлого появляются, но мимолетно. Все как в тумане, ничто не ясно, ничто не определенно.
Каким-то краешком это роман и об ушедшей эпохе. Слова сами толкали его руку вперед, одновременно унося его назад, назад, назад, — за сассекское лето, за недавнюю поездку в Японию, за обе Великие войны — в мир, который цвел, перетекая из конца одного века в начало другого. Ближе к концу Холмс ощущает себя "обломком уничтожившего себя века" - по-английски все-таки точнее и трагичнее: a relic from an age that had dismantled itself.
В общем, это, безусловно, достойное завершение холмсианы. Достойное, потому что ее финал должен быть настолько же другим, насколько иным является посмертие относительно жизни. Митч Каллин сумел сочинить такую книгу, справедливо насытив ее японскими аллюзиями; ключевое место - a mutable, inconsistent world, такой изменчивый, непостоянный мир, - отсылает к японскому укиё, переменчивому миру сансары.
В которой, тем не менее, есть место для абсолютной красоты, гармонии, истины. Кому, как не Шерлоку Холмсу, ее постичь? Пусть и в самом конце.
