Червь тишины упорно лезет из могил. Мертв рок-н-ролл, но жив пинкфлойдов армадил. Вертинский с Анненским в мерцании светил молчат, как рыбы. Цитаты прут из неокрепшего ума, который сам себе тюремщик и тюрьма, волк и ягненок, демимонд и полутьма. Спасибо, ибо.
В потемках этой недосказочной тиши, носящей с гордостью название души, цветет и пахнет персональное Виши, оплот согласных. Сей дирижабль, навеки вмерзший в мертвый лед, забыл и думать про какой-то там полет, не шелохнется и уже не бомбанет. Короче, ясно.
Какие Брейгели, такое полотно. Вот царь-надежа бьет тринадцатое дно. Вот в цирке клоуном работает Оно, и ржут трибуны. Февраль чернилами рыдает от тоски, его сомнамбулы внезапны и резки. Корабль пустыни погружается в пески. Пылятся дюны.
В укромных заводях старинного холста, на глади перенаселенного листа, где только "я" никак не менее полста - мудрят, психуют, - есть невидимка. Будто ангел, впавший в транс, он наблюдает повсеместный декаданс, и пишет мелом на тюрьме "Ici l'on danse" - и сам танцует.
