и черных, и белых. Мне это не близко.
Упрямятся строки невнятно-убогие:
весь мир на ладони. Мне близки немногие.
Француженка V. уезжает на север,
возможно, мы больше не свидимся ever.
Мозаики камушек канет в безвременье
без сопротивления. В Йоркшире, в Йемене
живут себе люди без точки и коды
с семью степенями душевной свободы.
Мне завидно, честно. Глазами ученого
кота, безнадежно по(л)жизни влюбленного,
слежу за динамикой протуберанцев.
Меж пасмурных станций и сумрачных стансов
богами начертана каждому линия
(об этом написано где-то у Плиния).
Политика - сволочь, но мы победили
и манкую майю шаманских идиллий
разбили, как зеркало. Любо и дорого:
за ветхой страницей презренного полога
нас ждал не театр со сценой старинной,
а тусклая банька. В углах - паутина.
Охрипший молебен сурового Вэйтса.
We shall overcome. Можно даже надеяться,
что эти стихи в обескровленном где-то
кому-то подарят предчувствие лета
хотя бы на миг. В ожидании повести
сижу у костра взбудораженной совести.
